Виталию Владиславовичу Рогинскому, легендарному детскому челюстно-лицевому хирургу, в этом году 85 лет. Тысячи детей, которым доктор вернул красоту и здоровье, громкие научные открытия, огромное уважение коллег. Мы решили узнать у знаменитого профессора Рогинского, с чем он встречает свой юбилей и почему в ближайшее время не планирует отправляться на покой.

— Виталий Владиславович, на Вашем счету множество вылеченных пациентов, большие достижения в науке. Вы достигли чего хотели?

— Мне недавно один молодой аспирант задал неожиданный вопрос: «В чем смысл жизни?» Я несколько опешил, но обещал подумать. Поразмышлял и вот к чему пришел: жизнь — это постановка целей и их выполнение. Это серьезная формулировка, несмотря на то, что кажется простой. У меня уже в 12 лет появилась цель. Я тогда вычитал у одного философа, что человек является тем, кем назвался перед людьми. И я перед мальчишками в своем дворе объявил, что буду или хирургом, или писателем. Так и вышло — я и врач, и писатель, у меня даже книжка стихов есть, не только медицинские книги. Вообще, на разных этапах жизни человек ставит себе разные цели. Те, что у меня были в юности, достигнуты, но появились новые. Сейчас я работаю над атласом сосудистой патологии головы и шеи — первый том выйдет в сентябре. И моя нынешняя цель — рассказать всем, что так называемая детская гемангиома не является опухолью.

— Расскажите, как Вы сделали открытие, связанное с гемангиомой?

— Это была долгая история. На третьем курсе мне попался научный журнал, где была статья, посвященная ­гемангиоме. Там было сказано, что 50% этих образований самопроизвольно исчезает. Я подумал: странно, ведь их считают опухолями, как же они исчезают? Спустя 30 лет, поработав хирургом, пришел к выводу, что гемангиома — это ложное понятие. Сейчас поясню: на селе у меня был фельдшер — он ставил диагнозы вроде «ушиб головы при падении с телеги». Так вот, «гемангиома» — диагноз такой же точности. Потому что среди них есть и мальформации, и гиперплазии, и опухоли в истинном смысле. Причем опухоли встречаются редко, а гиперплазии, которые назывались детской гемангиомой, — часто: 1 к 100 в ­популяции, а у недоношенных детей — 1 к 10. Мы просто вымерли бы с такой заболеваемостью, если бы это были опухоли!

— Эти гемангиомы лечат как опухоли? Или уже нашли новые методы?

— Лечили как опухоли до недавнего времени — агрессивными средствами, которые, как выяснилось, были излишними. Лет десять тому назад французский хирург Кристин Леоте-­Лабрез случайно открыла действие пропранолола. Это кардиологический препарат. Она случайно обнаружила, что он вылечивает так называемую детскую гемангиому — под его воздействием она бледнеет и уменьшается. Провели рандомизированные исследования — доказали, что все так и есть. Для меня и моих коллег это было лишним подтверждением нашей теории о природе этой псевдоопухоли. Сейчас в России появился препарат «Гемангиол» (пропранолол), который предназначен для лечения детей с гемангиомой. И это большой шаг вперед. Недавно моя группа получила президентский грант на распространение научных данных по этой теме, так что сейчас пытаемся донести эту информацию до всех врачей, а также до родителей маленьких пациентов.

— Вы всегда хотели быть именно детским хирургом?

— Когда первый раз пришел в детское отделение, то сначала ­сомневался, получится ли. Потом понял, что мне легко с детьми. Помню, меня отец в детстве даже нянькой дразнил, потому что за мной всегда ходила толпа малышей. Я любил с ними возиться. А с опытом появились и отработанные приемы — как настроить контакт. Часто бывает, что ребенок испуган, мама нервничает, тут строгий дядя в халате. И я начинаю задавать нелепые вопросы, чтобы сломать шаблон: «Ну что, ты маму к нам лечиться привел?» Или еще какую-нибудь ерунду. Ребенок видит, что дядя не страшный, дядя шутит. Стресс уходит, и можно ­работать.

— Как удается справляться с эмоциями, когда приходят тяжелые пациенты?

— Я сразу стараюсь вселить надежду, говорю ребенку: «Ничего, мы тебя поправим!» В книге по пластической хирургии Ф. Буриана есть глава о сотрудничестве с больным, в которой говорится, что, даже если понадобится 20 операций и это затянется на 20 лет, вы все равно скажите пациенту, что через 20 лет у него будет нормальное лицо — тогда ему будет легче жить. То есть в любом случае надо внушать оптимизм. Наша задача — годам к 16–18, когда ребенок выходит во взрослую жизнь, выпустить его социализированным. Маленький пациент и его родители должны знать, что непреодолимых ситуаций нет. Плюс я рассказываю о новых технологиях, показываю фотографии больных — до и после. Это производит сильное впечатление.

— Вас знают как хирурга-виртуоза, который берется даже за самые сложные случаи. Но у всех бывают неудачи… Как после этого не опустить руки?

— За всю практику у меня было всего несколько осложнений. Но все случаи я хорошо помню. Один был, когда я собирался уезжать из села, и это была моя последняя операция. Пришел пациент с камнем в протоке, и во время операции выключили свет, пока мы переключались на генератор, я разнервничался и сломал иглу прямо в полости рта. Очень переживал: до этого четыре года работал без осложнений, и в последний день такое! Я сказал ему: «Вы не бойтесь, игла никуда не денется, она не прямая, а кривая — хирургическая. Вернусь и ее извлеку». И вот приезжаю, захожу в больницу, и мне говорят: «Ваш пациент со сломанной иглой сегодня приходил и принес эту самую иглу — она у него сегодня вышла». А больше всего я переживаю за случаи, когда раньше, еще до изучения гемангиомы, я лечил ее как опухоль и применял неоправданно агрессивные методы — вот об этом я очень сожалею. И самое печальное, что многие врачи до сих пор продолжают так делать. Искренне надеюсь, что мне удастся изменить эту ситуацию!

— Как удается преодолевать все сложности и идти к цели?

— Я оптимист по натуре. А еще у меня на день всегда запланировано много дел — мне интересно жить.

— Чем занимаетесь на отдыхе? Не скучаете по работе, по операциям?

— Я человек организованный. На каждый день у меня есть обязательный список задач. Да и на отсутствие сил не жалуюсь: вожу машину, квадроцикл, недавно стендовой стрельбой стал увлекаться, делаю фильмы. Сейчас собираю материал для видеоролика, который будет называться «На пути к веку». А перед этим сделал фильм «80 лет — еще не век». Стихи пишу. Так что, даже если совсем оставлю медицину, мне скучно не будет. Не понимаю людей, которым скучно.

— Вы много ездили по стране. Какие места в России больше всего любите?

— Страна у нас очень красивая, сложно выбрать лучшие места, но в последнее время я очень полюбил тундру. В юности чаще ездил на юг. А с возрастом меня потянуло за полярный круг. Там тишина, покой, невероятно красивая природа, вкусная рыба, которую можно самому поймать и приготовить на костре, как в древности. Возвращаешься к первобытному состоянию, к истокам в самом глубоком смысле.

— Что Вы могли бы пожелать молодым коллегам, которые только начинают свой путь в стоматологии и в хирургии?

— Ставьте большие цели и достигайте их! Если не будете этого делать, то жизнь пройдет в бессмысленной суете. И еще — будьте свободными! Есть определение свободы у Аркадия Арканова, которое мне очень нравится: «Делать, что хочешь, — это не свобода, а анархия. Свобода — это не делать то, чего не хочешь». Тонкая разница, но очень важная. Я уже могу себе позволить роскошь не делать того, чего не хочу, и очень этому рад!

Симпозиум «Сосудистые аномалии головы и шеи. Новый взгляд», 2013 г.

С акад. А. А. Кулаковым

После симпозиума «Сосудистые аномалии головы и шеи. Новый взгляд», 2013 г.